|
ИМПЕРИЯ И ЦЕРКОВЬ ВАЖНЕЙШИМ НОСИТЕЛЕМ собрного духа в народе, обществе и государстве является Церковь. В имперском государственном механизме Православного Царства именно тесное, "симфоническое" сплетение Церкви и Империи является основой жизнеспособности и крепости равно светской и церковной властей. Православное Царство — живая икона Царствия Небесного на нашей грешной земле — есть великий дар Господа верующему народу за нелицемерное исповедание Христа и верности Его святым заповедям. Сознание
этой мистической взаимосвязи "земного"
человеческого обустройства с "небесным"
религиозным идеалом пронизывает
самосознание христиан с древнейших времен.
Свое юридическое обоснование оно получило
еще в VI столетии по Р.Х. в знаменитых
новеллах (т.е. законах) императора Юстиниана,
впоследствии признанных Церковью наравне с
соборными деяниями и включенных в
составленный святым патриархом Фотием
Номоканон, а затем и в славянскую Кормчую
книгу. "Величайшие
блага, дарованные людям высшею благостию
Божией, — говорится там, — суть священство
и царство, из которых первое заботится о
божественных делах, а второе руководит и
заботится о человеческих делах, а оба,
исходя из одного и того же источника,
составляют украшение человеческой жизни.
Поэтому ничто не лежит так на сердце царей,
как честь священнослужителей, которые со
своей стороны служат им, молясь
неспрестанно за них Богу..."6) Соборный
разум Церкви также всячески подчеркивал
судьбоносное, жизненное значение теснейшей
связи между этой "священной сугубицей".
Так, в Деяниях VII Вселенского Собора
содержится послание епископов
Константинопольскому патриарху Тарасию,
утверждающее: "Священник есть освящение
и укрепление императорской власти, а
императорская власть есть сила и поддержка
священства... Священство хранит и заботится
о небесном, а императорская власть
посредством справедливых законов
управляет земным".7) "Един
есть Господь и законоположник, — поучал
свою паству преподобный Феодор Студит (+826).
— Это единоначалие — источник всякой
премудрости, благости и благочиния... Отсюда
— учреждение между людьми всякой власти.
Один патриарх в патриархате, один
митрополит в митрополии, один епископ в
епископии, один игумен в монастыре. И в
мирской жизни — один царь, один полководец,
один капитан на корабле..." При этом
принцип жесткого единоначалия, необходимый
для эффективности любой власти, любой
системы управления, в христианской
традиции дополнялся и смягчался тесными
узами, связывавшими власть с нравственным
долгом, силу — со святыней. Византийский
кесарь Василий Македонянин особенно
образно и ясно отразил это в Эпанагоге —
специальном руководстве для судей,
составленном в конце IX века по Р.Х. "Император
и патриарх, — говорится в ней, — необходимы
для государственного устройства так же, как
тело и душа в живом человеке. В связи и
согласии их состоит благоденствие
государства". Задолго до этого, выступая
на IV Вселенском (Халкидонском) Соборе,
другой византийский император, Маркиан, ту
же мысль высказал иными словами,
провозгласив: "Когда Божественным
определением мы избраны были на царство, то
между столькими нуждами государства не
занимало нас так никакое дело, как то, чтобы
православная и истинная вера христианская,
которая свята и чиста, пребывала
бессомнительной в душах всех". Многими
столетиями позже патриарх
Константинопольский Антоний в своем
послании Великому князю Московскому
Василию Дмитриевичу поучал русского
властителя, раскрывая ему значение
христианской империи: "Святой царь
занимает высокое место в церкви; он не то,
что другие, поместные князья и государи.
Цари в начале упрочили и утвердили
благочестие во всей вселенной; цари
собирали Вселенские Соборы; они же
подтвердили своими законами соблюдение
того, что говорят божественные и священные
каноны о правых догматах и о
благоустройстве христианской жизни, и
много подвизались против ересей; наконец,
цари вместе с соборами своими
постановлениями определили порядок
архиерейских кафедр и установили границы
митрополичьих округов и епископских
епархий. За все это они имеют великую честь
и занимают высокое место в церкви. И если, по
Божьему попущению, язычники окружили
владения земного царя, все же царь получает
то же самое поставление от церкви, по тому
же чину и с теми же молитвами помазуется
великим миром и поставляется царем и
самодержцем всех христиан. На всяком месте,
где только имеются христиане, имя царя
поминается всеми патриархами,
митрополитами и епископами, и этого
преимущества не имеет никто из прочих
князей и властителей... Невозможно
христианам иметь церковь и не иметь царя.
Ибо царство и церковь находятся в тесном
союзе и общении между собою, и невозможно
отделить их друг от друга. Послушай
верховного апостола Петра, говорящего в
первом соборном послании: "Бога бойтесь,
царя чтите"(1 Пет. 2:17). Не сказал "царей",
чтобы кто не стал подразумевать
именующихся царями у разных народов, но "царя",
указывая на то, что один только Царь во
Вселенной". Этот
богодухновенный взгляд на природу тесной
взаимосвязи Соборной Церкви Христовой и
Самодержавного Православного Царства
нашел свое отражение в творениях и
поучениях русских святителей и подвижников
благочестия. Митрополит Иларион и
преподобный Кирилл Белозерский, знаменитый
игумен Иосиф Волоцкий и глава "заволжских
старцев" Нил Сорский, ученый монах Максим
Грек и смиренный старец Елезарьевой
пустыни Филофей своими словами и делами,
самой жизнью и даже смертью ясно
подтверждали, сколь глубоко и крепко
укоренилась христианская имперская идея на
Святой Руси. В
суровые годины испытаний и смут, в эпохи
бурные и мятежные, которыми столь богата
отечественная история, это учение о
симфонии властей становилось для
российского государственного корабля
надежным кормилом и прочной опорой. Вплоть
до страшной духовной катастрофы, постигшей
наш народ вслед за богоборческими
революциями 1917 года, один из основных
законов Державы прямо и недвусмысленно
гласил: "Император,
яко Христианский Государь, есть верховный
защитник и хранитель догматов
господствующей веры, блюститель правоверия
и всякого в Церкви Святой благочиния..."81 Полно
и ясно раскрыл мистический смысл Русского
Самодержавия и российской имперской
государственности великий молитвенник и
чудотворец, святой праведный отец Иоанн
Кронштадтский. Он поучал: "Создав
человека на земле как царя всех тварей
земных, Царь Творец поставил затем царей
разным народам, и почтил их державою Своею и
владычеством над племенами — правом
управления и суда над ними. Пророк Даниил
говорит: "Владеет Вышний Царством
человеческим и дает его, кому хочет" (Дан.
4:29). Премудрый Соломон возвещает всем царям:
"Дана есть от Господа держава вам и сила
от Вышняго" (Прем. 6:3). В ознаменование
этого дара и силы Божией, даруемой царям от
Господа, еще в Ветхом Завете Сам Господь
установил священный обряд помазания Царей
на царство... Этот священный обряд перешел и
к христианским царям России. Через него
сообщается им необходимо нужный дар
особенной мудрости и силы Божией... Умолкните
же вы, мечтательные конституционалисты и
парламентаристы! Отойди от меня, сатана, ты
мне соблазн... От Господа подается власть,
сила, мужество и мудрость царю управлять
своими подданными. Но да приближатся к
престолу достойные помощники, имеющие
правую совесть и страх Божий, и да бежат от
престола все, в коих совесть сожжена, в коих
нет совета правого, мудрого и
благонамеренного... Бедное
Отечество, когда-то ты будешь
благоденствовать? Только тогда, когда
будешь держаться всем сердцем Бога, Церкви,
любви к Царю и Отечеству, чистоты нравов... И
чем бы мы стали, Россияне, без царя? Враги
наши скоро постарались бы уничтожить и
самое имя России, так как Носитель и
Хранитель России после Бога есть Государь
России, Царь Самодержавный, без него Россия
— не Россия!" *
* * ДУХОМ И СВЕТОМ соборности была пронизана на протяжении долгих столетий вся жизнь русского народа и российского государства. При том именно церковные соборы, первый из которых состоялся вскоре после крещения Руси (в 1105 году) при Ярославе I, стали главными хранителями древней духовной мудрости и благочестия. Почти три десятка поместных соборов устрояли и правили нравственно-религиозную жизнь России в течение пяти веков, прежде, чем по велению Иоанна Грозного был созван первый земский собор. Казалось, что церковная соборность уже навсегда легла краеугольным камнем в основание земного созидания Святой Руси во всех ее конкретно-исторических формах, будь то Великое княжество Киевское или Владимирское, Московское Царство или Российская Империя.
Но, увы! — история
распорядилась иначе. Великий
преобразователь русского бытия, крутой,
страстный и мятежный государь Петр Великий
не остановился перед тем, чтобы прервать
сию благодатную традицию. Церковная
реформа Петра стала отправной точкой
многих пагубных процессов, завершившихся
двумя столетиями позже крахом
тысячелетнего русского православного
государства. Реформа
эта была задумана и осуществлена как
сознательный разрыв многовекового
исторического преемства духовных основ
русской жизни и ключевых архетипов
русского национально-религиозного
самосознания. "Петр сам хотел разрыва, —
справедливо замечает протоиерей Георгий
Флоровский в своем известном исследовании
"Пути русского богословия". — У него
была психология революционера. Он хотел,
чтоб все обновилось и переменилось, — до
неузнаваемости. Он сам привык и других
приучал думать о настоящем всегда в
пртивопоставлении прошлому. Он создавал и
воспитывал психологию переворота. Именно с
Петра и начинается великий и подлинный
русский раскол... Происходит некая
поляризация душевного бытия России.
Русская душа раздваивается в напряжении
между двумя средоточиями жизни, церковным и
мирским. Петровская реформа означала сдвиг
и даже надрыв в душевных глубинах... Изменяется
самочувствие и самоопределение власти.
Государственная власть самоутверждается в
своем самодовлении... И во имя своего
первенства не только требует от Церкви
повиновения и подчинения, но и стремится
как-то вобрать и включить Церковь внутрь
себя, ввести ее в состав государственного
строя и порядка. Государство отрицает
независимость церковных прав и полномочий.
Государство утверждает себя самое, как
единственный, безусловный и всеобъемлющий
источник всякого законодательства, всякой
деятельности или творчества. Все
должно стать и быть государственным, и
только государственное попускается и
допускается впредь. У Церкви не остается и
не оставляется самостоятельного и
независимого круга дел, — ибо государство
все дела считает своими. И всего менее у
Церкви остается власть, ибо государство чувствует
и считает себя абсолютным".9) Такое
"полицейское", тоталитарное
мировоззрение появилось, конечно, не сразу
и не вдруг. Исторические его корни лежат в
эпохе Реформации, когда "обмирщение"
сознания достигло на Западе критической
величины. В результате и у части
российского правящего класса,
заразившегося модной западной болезнью,
потускнело и выветрилось мистическое
чувство церковности как благодатного
духовного единства, понятие о Церкви как о
Богочеловеческом организме, о врачевнице
душевной, целительные Таинства которой
лечат сердечные язвы и греховные раны
падшего и оскверненного нечистыми
страстями естества. Мало-помалу
множилось число "просвещенных"
вольнодумцев, привыкших, на свою беду,
видеть в Церкви лишь одно из общественных
учреждений, которое занято рутинной "организацией"
нравственной и религиозной жизни народа. С
такой точки зрения, совершенно недоступной
для понимания "рационалистов", стало
благодатное качество соборности,
примитивно сведенное ими к убогой и
ущербной "коллегиальности". К
сожалению, именно этот взгляд на церковно-государственные
отношения был положен в основу политики
Петра и торжественно провозглашен в "Духовном
Регламенте" , который, по замыслу царя,
должен был стать главным руководством к
церковной реформе, но стал, на деле,
программой и манифестом еретической
протестантской Реформации в России. Написанный
сподвижником Петра, главой "Ученой
дружины" Феофаном Прокоповичем, "Регламент",
по сути, содержал требование принять новое,
нецерковное мировоззрение. В нем много
желчи, обличении и критики, это книга едкая
и злая. В ней чувствуется болезненная
страсть к разрыву с прошлым, которое стало
для автора чужим, далеким и непонятным. "Не
только отвалить от старого берега, но еще и
сломать самый берег за собою, чтобы кто
другой не надумал вернуться"...10) "Регламент"
был составлен так, дабы искоренить все
самостоятельные начала в жизни Церкви, в
делах церковного самоуправления. Феофан
сочинил его для "коллегии", или "консистории"
— по типу тех, что учреждались с целью
государственного управления церковными
делами в тоталитарных протестантских
странах. Не случайно, объясняя, "что есть
Духовный Коллегиум", Прокопович ни разу
не ссылается ни на примеры церковного
предания, ни на Номоканон, Наоборот,
необходимость введения "коллегиального"
начала в церковное управление автор
пытается доказать доводами исключительно
государственной безопасности. "Велико
и сие, — гласит документ, — что при соборном
правлении (так Прокопович по старой
привычке называет столь любезную ему "коллегиальность"
— митр. Иоанн) отечество будет
безопасно от мятежей и смущения, каковые
происходят от наличия единого правителя
духовного (т.е. патриарха — митр. Иоанн).
Ибо простой народ не различает власть
духовную от самодержавной, но удивленный
великою честию высочайшего пастыря,
помышляет, что таковой правитель есть
второй Государь, равный самодержцу, а то и
больший его, и что духовный чин есть другое
и лучшее государство". Стоит ли говорить,
сколь беспочвенно и несостоятельно
подобное "доказательство"
необходимости упразднения патриаршего
престола и поместных соборов в свете
многовековой истории православной
государственности — от равноапостольного
римского императора Константина Великого и
до "тишайшего" русского царя Алексея
Михайловича?! Но и
это еще не все. "Регламент" практически
не скрывает, что одной из главных задач его
является дискредитация православного
духовенства, слишком "высокое мнение"
о котором в народе представляется вредным и
опасным. Нужно, считает Прокопович, чтобы не
было на них "лишней светлости", которая
мешает вполне выявить безусловное
подчинение духовенства светской власти.
"Когда увидит народ, — говорится в "Регламенте",
— что церковное управление монаршим указом
и сенатским приговором установлено есть, то
и паче пребудет в кротости своей, и весьма
отложит надежду иметь помощь к бунтам своим
от чина духовного..." Нелепость такой "аргументации"
столь очевидна, что даже не требует
опровержения. Тем не
менее подобное мировоззрение было положено
в основу государственной политики с самого
начала царствования "великого
преобразователя". Уже в 1701 году Петр
возобновил деятельность Монастырского
приказа — органа государственного надзора
за церковными делами и заодно отобрал у
Церкви монастырские и архиерейские
имущества. Духовенство оказалось лишенным
средств даже для приобретения книг и
устройства школ с целью образования и
просвещения русского народа. Дальше
дело пошло еще круче. Патриаршество было
упразднено, и, более того, исконные формы
выражения народом своего религиозного
чувства были объявлены суеверием. В указе
на имя Святейшего Синода от 22 февраля 1722
года предписывалось запретить вынос чтимых
икон: "Чтоб в Москве и городах из
монастырей и церквей ни с какими образами к
местным жителям в домы отнюдь не ходить... А
кто будет ходить, тех брать".11
Через месяц вышел новый указ, в котором
воспрещалось устроение часовен на торжищах
и перекрестках, в селах и других местах и
совершение в них богослужений. "Часовен
отныне в показанных местах не строить, —
гласил указ, — и построенные
деревянные разбирать, а каменные
употребить на иные потребы".*1
Вскоре постановления против обрядности,
крестных ходов, хождения с образами,
дорогих окладов на иконах, богоявленской
воды и тому подобных "суеверий"
посыпались, как горох из дырявого мешка. Однако
еще пагубнее для русского сердца оказались
мероприятия Петра, направленные на
реформирование монастырей, от века бывших
светочами духовного просвещения,
твердынями правоверия и осознанного,
глубокого благочестия. Согласно
святоотеческому преданию, "как ангелы
являются светом для иноков, так иноки
являются светом для мирян". Это церковное
учение нашло свое наиболее полное
воплощение во всех сторонах
государственной и общественной жизни
допетровской Руси. Но не так смотрел на
монашество сам Петр. Воздавая похвалу
первоначальным монастырям глубокой
древности за их трудолюбие, он в упомянутом
указе говорит, что лет через сто "от
начала сего чина" монахи стали ленивыми,
развращенными и тунеядцами. Здесь резко
осуждается умножение монастырей в
Константинополе и ближайших к нему местах,
что будто бы явилось причиной
поразительной малочисленности воинов,
которые так нужны были при осаде греческой
столицы Врагами. "Сия гангрена, —
говорится в указе, — зело было и у нас
распространяться начала". По воззрениям
Петра, монахи не стоят на высоте своего
призвания, едят даровой хлеб, и никакой
прибыли от этого обществу нет. Поэтому царь
требовал, чтобы в русских монастырях
создавались благотворительные учреждения
для престарелых солдат и семинарии, откуда
образованные воспитанники, ищущие
монашества или архиерейства, могли бы
постригаться по достижении ими 30-летнего
возраста. А незадолго до смерти государь
издал указ, чтобы московские монастыри:
Чудов, Вознесенский и Новодевичий — были
предназначены для больных, старых и увечных;
Прервинский — для школы, Андреевский — для
подкинутых младенцев. Вообще при Петре
число монахов было очень ограничено, иноки
были стеснены особыми правилами, а самые
обители были по преимуществу обращены в
богадельни. Впрочем,
рассуждая о Петре Великом, его деятельности
и его эпохе, важно не впасть в одну из двух
крайностей, традиционно свойственных
отечественной историографии. Так, неуемные
почитатели Петра, безудержно идеализируя
как его самого, так и все, что он делал, —
отстаивают то убеждение, что без великих
реформ допетровская Русь безнадежно
отстала бы от "просвещенной" и "цивилизованной"
Европы. Это, конечно, не так. Но, с другой
стороны, попытки представить ' великого
преобразователя" в образе демоническом,
как едва ли не сознательного врага русского
благочестия, тоже грешат искажениями и
натяжками. В
личности Петра очень странным и
прихотливым образом тесно сплелись
качества весьма различные, порой прямо
противоположные. Такой же была и его
внешняя деятельность. Не будем забывать,
что многие духовные авторитеты эпохи —
будь то местоблюститель патриаршего
престола Стефан Яворский или святой
чудотворец Митрофан Воронежский — активно
поддерживали политические мероприятия
государя, направленные на ускоренное
державное развитие России, но столь
же активно и резко обличали его вредоносный
модернизм в области духовной, религиознонравственной.*2 Пора
признать, что для здравого понимания
русской истории очень важно отрешиться от
дурной привычки делить всех исторических
персонажей на "хороших" и "плохих",
"наших" и "чужих", в соответствии
со своими сегодняшними вкусами,
пристрастиями и идеологическими
ориентирами. "Не судите, да не судимы
будете", — гласит Священное Писание.
Порицанию и осуждению подлежит не человек,
искупленный бесценною кровью Спасителя, но
грех, страсть — толкающая его порой на
поступки безумные и пагубные... Как бы
то ни было, весь XVIII век в русской душе шла
тяжелая и изнурительная борьба с
разорительным воздействием непродуманных
петровских "новаций". Во время "онемеченного"
правления императрицы Анны Иоанновны,
например, этот вопрос стал особенно остро.
Проповедник при Елизавете, Амвросий
Юшкевич так вспоминал о том периоде: "На
благочестие и веру нашу православную
наступили, но таким образом, будто они не
веру, но весьма вредительское христианству
суеверие искореняют. О, коль многое
множество под таким предлогом людей
духовных истребили, монахов порасстригли и
перемучали! Спроси ж — за что? Больше ответа
не услышишь, кроме того: суевер, ханжа,
лицемер, ни к чему не годный. Сие же все
делали с такою хитростию и умыслом, чтобы
вовсе в России истребити священство
православное и завесть свою новомышленную
беспоповщину". Бывали,
конечно, и тогда светлые времена. Так,
глубоким личным благочестием отличалась
государыня Елизавета Петровна, дочь Петра
Великого. Ревностным христианином был и
император Павел I, убитый на исходе пятого
года своего правления в результате
придворного масонского заговора. Но только
со второй половины царствования Александра
I начался процесс нейтрализации наиболее
вредоносных следствий "просвещения"
русского "высшего общества". И все же
оправиться от нанесенного ей удара Россия
уже так и не смогла... *1 Вот где оказываются корни подлой большевистской манеры устраивать в оскверненных храмах "общественно полезные" производства и учреждения! ОБРАТНО *2 Святитель Митрофан,
епископ Воронежский, был особенно близок с
царем в его молодые годы. Именно в Воронеже
Петр возвел верфи для постройки русского
флота. В этом деле святитель неоднократно
помогал царю денежно, заботился о
трудившихся на верфи рабочих. Он ободрял
Петра после тяжкого нарвского поражения,
объяснял в проповедях пастве необходимость
реформ. Помогал святитель и ученым
иностранцам, приезжавшим в Россию по вызову
царя, но в то же время строго предупреждал
народ против тесного общения с ними из-за
порчи нравов, которую они несли. Видя недопустимую вольность
государя в вопросах религиозных, святой
старец не останавливался и перед резкими
обличениями вредных новшеств. Однажды, в 1700
году, Петр пригласил его к себе во дворец.
Святитель пришел пешком, но увидев, что
перед входом расставлены античные статуи
языческих богов, отказался войти и без
промедления вернулся домой. Узнав об этом,
царь вспылил и в припадке ярости послал
Митрофану вестника с приказом готовиться
за ослушание к смерти. "Мне бо еже жити, Христос, и
еже умрети, приобретение," — спокойно
ответил святитель посланному словами
апостола Павла. В тот же день он приказал
ударить в колокол ко всенощному бдению,
дабы достойно подготовиться к смерти. Узнав
об этом, царь, раскаявшись, приказал убрать
статуи и успокоить святителя, который на
другой же день пришел во дворец. Зная крутой
нрав царя, можно представить, каким
авторитетом должен был пользоваться в его
глазах святитель Митрофан. Последний раз их встреча
состоялась 2 февраля 1702 года. В следующем
году епископ занемог и, чувствуя
приближение кончины, 2 августа принял схиму
с именем Макария. Узнав, что блаженный
старец болен, Петр выехал в Воронеж. Прибыл
он в город в самый день кончины святителя, 23
ноября 1703 года, и застал его уже отходящим
ко Господу. Сохранилось предание, что царь
плакал и любызал руки больного, оставаясь
при нем неотлучно до самой кончины. Петр сам
нес гроб до могилы, а затем сказал
окружающим: "Не осталось более у меня
такого святого старца!" Весьма поучительно, что архитектору Швецову, который впоследствии написал икону святителя Митрофана после бывшего ему видения, святитель, явившись повторно, велел молиться об упокоении души Императора Петра Великого... 12) ОБРАТНО
|
|
|